Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)
И все-таки я полагаю, что там простой электрический лифт.
Мое внимание переместилось с беседы, которую я вел с Джоан, на сержанта. Тот замедлил шаг и стал проделывать какие-то странные манипуляции с тростью. Дорога привела нас к месту, где все заросло высокой травой и колючими кустами. По обеим сторонам дороги, явно добравшейся до своего конца, земля поднималась отлогими холмами, густо поросшими высоким кустарником и возвышающимися надо всем деревьями; все сплелось в непроходимую чащу, опутанную ползучими растениями.
– Это где-то здесь, – сказал сержант, – или совсем рядом с тем местом, которое недалеко отсюда и которое к нему примыкает.
Он стал тыкать тростью в землю у дороги, устланную травой, так густо, что она напоминала плотный ковер.
– МакПатрульскин на своем велосипеде здесь ездит у самой кромки дороги, по траве, – сообщил мне Отвагсон, – так оно легче, и колеса вернее идут, и седалище более чувствительный прибор, чем мозолистая рука.
Отвагсон сделал еще несколько шагов, тыкая тростью сквозь траву в землю, остановился, явно найдя то, что искал, потом неожиданно схватил меня за руку и потащил сквозь кустарниковые заросли, отводя ветви в сторону столь ловко и уверенно, что становилось ясно: он проделывает это – продирается сквозь заросли – достаточно часто.
– Это тайно-скрытая дорога, – объявил Отвагсон, приостанавливаясь и поворачивая ко мне голову.
Не знаю, можно ли назвать дорогой место, где, делая каждый шаг вперед, приходится продираться сквозь колючие заросли, где продвижение вперед оплачивается большими и малыми царапинами и болезненными, хлесткими ударами упругих ветвей, неожиданно прыгающих назад после прохождения впереди идущего. Но под ногой земля была достаточно ровной и твердой. На совсем небольшом расстоянии от того пути, по которому мы двигались, и по обеим сторонам от него я даже сквозь чашу мог различить резкий подъем местности; склоны были усеяны камнями, укрыты влажной растительностью, погружавшей все в сумрак. В душном, недвижном воздухе стоял запах прелости и гниения и вились гадкие комары да мушки, относящиеся к досаждающему классу гнуса.
В двух шагах впереди меня мощной глыбой двигался сержант, без остановок, весьма быстро, срубая и сшибая тростью более молодые побеги и ветви на своем пути, не забывая при этом (надо отдать ему должное) предупреждать меня о более крупных ветвях, которые он отводил в сторону и собирался при следующем шаге отпускать, позволяя им вернуться в первоначальное положение и стать уже на моем пути. Голос его доносился до меня как-то приглушенно.
Не могу сказать, сколько времени пробирались мы сквозь чащу и какое расстояние прошли, но я начал замечать, что дневного света становилось все меньше и меньше. Мне стало казаться, что мы окончательно заблудились в бесконечном дремучем лесу. Земля под ногами по-прежнему была достаточно ровной, но теперь она была плотно укрыта многими слоями прелых и гниющих листьев и разных отживших растений, накопившихся за множество осенних увяданий. Я верно, насколько позволяла деревянная нога, следовал за шумно проталкивающимся вперед сквозь растительность сержантом, но с какого-то момента почувствовал, что силы мои на исходе. Уже не столько шел, сколько тащился, ноги стали заплетаться, ветви хлестали меня безжалостно, а сил уклоняться или парировать их удары не было. От крайнего утомления меня начала охватывать дурнота. Я уже собирался крикнуть сержанту, что все, идти дальше не могу, умираю, но заметил, что заросли впереди стали вроде бы пореже. Я отстал от сержанта и уже не видел его, и тут раздался его призывной клич, объявлявший, что «мы пришли». Еще несколько шагов, и я оказался рядом с Отвагсоном, на поляне, на которой стоял небольшой каменный дом. Завидев меня, сержант наклонился и стал снимать с брюк прищепки.
– Это оно и есть, – сказал сержант, кивая своей склоненной головой в сторону небольшого дома.
– Это что есть? – спросил я неверным голосом – никак не мог отдышаться.
– Как что? Вход, – пояснил Отвагсон.
Все сооружение удивительно напоминало паперть небольшой деревенской церкви. Полутьма и густое переплетение ветвей не позволяли увидеть, прячется ли за небольшим домом еще и больший. Домик-крыльцо, или, если хотите, домик-паперть, выглядел весьма древним, блоки камня, из которого он был сложен, позеленели от времени; везде, где только можно, рос мох. Дубовая дверь казалась черной; ржавые металлические скрепы и скобы украшали ее поверхность затейливым орнаментом; дверные петли напомнили мне скобы, виденные на церковных дверях. Дверь была глубоко утоплена в стену, и верхняя часть ее в соответствии с формой дверного проема была треугольной. Передо мной был вход в вечность. Тыльной стороной руки я смахнул со лба обильный пот.
Сержант чувственно ощупывал себя в поисках ключей.
– Это уже совсем близко, – учтиво сообщил мне Отвагсон.
– Говоря «это», вы имеете в виду вход в потусторонний мир? – пробормотал я неожиданно для самого себя очень тихим голосом. Наверное, сказались и изнеможение от перенесенных сражений с чащей, и смятенное ожидание чуда.
– И на погоду не приходится жаловаться, – громко сказал Отвагсон, не обратив на мой вопрос никакого внимания – возможно, мой голос был таким тихим, что слова мои не достигали его ушей.
Наконец он отыскал на себе ключ и тут же направился к двери. Я последовал за ним. Со ржавым скрипом замок открылся, Отвагсон толчком распахнул дверь и решительно вошел в кромешную тьму. Через мгновение он протянул ко мне руку, ухватился за мой рукав и втащил меня вовнутрь.
Ого, тут нужно бы для начала спичку зажечь!
Но долго в темноте стоять не пришлось – нащупав что-то на стене, сержант пару раз этим чем-то щелкнул, и на стене пугающе неожиданно зажегся свет, исходивший из ящика, на котором имелись всякие ручки и кнопка и к которому подсоединялось множество разноцветных проводов. Но даже в те краткие мгновения, которые предшествовали появлению света, я в очередной раз был ввергнут в изумление. А поразил меня пол – подошвами ботинок я ступал по металлическим пупырышкам! Когда зажегся свет, я увидел, что пол покрыт металлическими плитами, усеянными неисчислимым количеством маленьких выпуклостей. Такие плиты с пупырышками я видел на площадках у паровых машин и на навесных галереях вокруг огромных печатных прессов. Подбитые железом ботинки сержанта производили нестерпимый грохот, наполнявший до отказа небольшое пустое помещение, в котором мы находились. Сержант уже стоял у другой двери, не сразу мною замеченной на противоположной стене, и возился с ключами, выбирая из связки нужный. Отыскав тот, что требовался, он открыл небольшую дверь и протиснулся вовнутрь.
– Вот только неплохо бы хороший дождик, чтоб прочистил воздух, – крикнул он в открытую дверь.
Я заглянул в ту комнату, куда скрылся сержант. Ее скорее можно было бы назвать просторным чуланом, а не маленькой комнатой. Отвагсон уже добыл свет из очередного светового ящика, явно непрочно висящего на стене. Стоя спиной ко мне, он внимательно вглядывался в два маленьких прибора на стене, величиной в спичечный коробок. На одном из них виднелась цифра «16», а на другом – цифра «10». Отвагсон тяжело вздохнул и, выйдя из чулана, печально взглянул на меня.
– Вот говорят, что от ходьбы пешком он снижается, – проговорил сержант несколько, как мне показалось, расстроенным голосом, – а вот я убедился, что от ходьбы он только возрастает. От ходьбы все внутри утрясается, все уплотняется, и освобождается место, куда можно добавлять и добавлять.
Я в очередной раз ощутил полную растерянность и решил, что простой и достойный призыв объяснить, что происходит, имеет шанс принести желаемый результат.
– Не могли бы вы мне сказать – учитывая то обстоятельство, что завтра меня на этом свете уже не будет и никому никаких тайн выдать я не смогу, – где мы находимся и что тут делаем?
– Взвешиваемся, – вежливо ответил сержант.
– Взвешиваемся?
– Да, взвешиваемся. Зайдите туда и посмотрите на приборы, и вы увидите, что ваш вес ими зарегистрирован и ясно показан в цифрах.
Охваченный душевной и телесной усталостью, я вошел в ту маленькую комнатку, которую прозвал чуланом. Под ногами были все те же пупырчатые металлические плиты. Глянув на цифры в приборчиках на стене, я обнаружил, что они поменялись и теперь виднелась девятка и шестерка.
– Девять стоунов и шесть фунтов, – провозгласил Отвагсон, стоявший у меня за спиной в большей комнате. – Напомню, если вы вдруг запамятовали, что в каждом стоуне – четырнадцать фунтов, а в каждом фунте – почти полкило. Такому весу можно только позавидовать. Отдал бы десять лет жизни, чтобы хоть немного жирку скинуть.
Мгновение спустя он уже стоял ко мне спиной и открывал еще одну дверь в другой стене. Едва дверь распахнулась, он вошел в еще одну крошечную комнатку и уверенными движениям хорошо обученных пальцев произвел манипуляции с очередным ящиком на стене. У его щеки запрыгал какой-то неверный, неземной свет, по непомерно большой физиономии заметались тени. Сержант неспешно, рассеяно заводил свои старые механические часы.
